Ты можешь называть меня «соль»
Ты черно-белый проповедник,
весь – как костяшка домино.
Ты, медля, делаешься медным,
а извиняешься – вино
течет из глаз.
Под утро сыро,
на рясе ряска после сна.
Изобразив Отца и Сына,
стоят Береза и Сосна,
а между ними на нервюрах
свод – хрупче совести – дрожит.
Брат, ты двоичен, как Меркурий,
что не оправдывает лжи….
Розарий спелой земляники –
как капли крови вдоль дорог,
срывают ягоды-улики
Девица и Единорог.
Мы – точно яблочные зерна:
спеленат черной чешуей,
внутри пульсирует бессонно
вкус миндаля – горчайший зной.
Цвет не невинности, а боли,
сей белый, скрытый под плащом.
На исповедь идти – как в море
нырять… под проливным дождем.
Брат, ты чернее крыл вороньих.
Брат, ты и чище, чем родник.
Над сетью наших рук сплетенных
летит по небу Доминик. (с)
весь – как костяшка домино.
Ты, медля, делаешься медным,
а извиняешься – вино
течет из глаз.
Под утро сыро,
на рясе ряска после сна.
Изобразив Отца и Сына,
стоят Береза и Сосна,
а между ними на нервюрах
свод – хрупче совести – дрожит.
Брат, ты двоичен, как Меркурий,
что не оправдывает лжи….
Розарий спелой земляники –
как капли крови вдоль дорог,
срывают ягоды-улики
Девица и Единорог.
Мы – точно яблочные зерна:
спеленат черной чешуей,
внутри пульсирует бессонно
вкус миндаля – горчайший зной.
Цвет не невинности, а боли,
сей белый, скрытый под плащом.
На исповедь идти – как в море
нырять… под проливным дождем.
Брат, ты чернее крыл вороньих.
Брат, ты и чище, чем родник.
Над сетью наших рук сплетенных
летит по небу Доминик. (с)