Ты можешь называть меня «соль»
Тот самый, хитовый и ожидаемый слэшный фанфик про меня и Квэтрана, авторства Мариэля.
Получайте удовольствие...)))
Когда мне было восемь лет,
Я рос, как маленький нахал:
Я смело строил самолет,
Который крыльями махал.
Кусок фанеры, две доски…
Мой самолет был мягкотел,
Но всем законам вопреки
Махая крыльями летел.
Тим Собакин
«Просто одни летают высоко и видят больше, а другие летают низко. Может, и могут лететь, и крылья есть, но – что-то не пускает» - сказанная где-то между ночью и утром фраза, неоригинальная по символике и банальная по своей идее почему-то не отпускала. Опустевший к середине дня Хексберг продували-просвистывали залетные сквозняки. Полет каждого из них заканчивался тем, что струйка ветра обвивала струну единственной во всем доме выжившей гитары и удобно ложилась под пальцы Чеширскому, который машинально менял на грифе аккорды, думая о крыльях и полетах.
«Вовка-Вовка, что ж ты делаешь-то?» - вздохнул Кот, отставляя ненадолго гитару и дотягиваясь до золотистой пачки Marlboro. Ни сам Вовка, ни уж тем паче Мироздание до ответа не снизошли. Второму, наверное, просто было все равно, а первый сейчас ответить не мог по абсолютно реальным, материальным и совсем неметафизическим причинам. Вышеозначенный Вовка лежал в психбольнице на Сибирском тракте и доступен становился по выходным и в приемные часы. Приемные часы, конечно, наступали с прибытием посещающих, потенциальных клиентов очаровательного заведения, расположившегося среди крапивинских пейзажей, но ехать одному Чеширу не хотелось совершенно. Дорога туда – час. Дорога обратно – час. И все эти два часа, если никто не будет отвлекать трепом о проблемах высоких сфер, будут заняты мыслями, которым место все больше в ночном гоне или в каком-нибудь дешевом фанфике… Мысли свои Алекс умел… нет, не контролировать – осознавать. Вот такая вот забавная функция была у его сознания. Очень полезно, к слову, понимать, что и почему ты думаешь. С конкретно этими не прошеными мыслями было сложнее. На вопрос «что?» ответ был прост и однозначен, а вот вопрос «почему?» сознание деликатно предпочитало обходить. Очень, очень хотелось верить, что просто по лености кошачьей, а не во имя сохранности нервов и рассудка.
«Что ж ты делаешь, Вовка? Ведь не глупый же парень, красивый, талантливый… Прибегая к ночной символике, крылья у тебя в размахе ничуть не уже моих. И зачем ты их позволяешь связывать бечевкой, тонкой, красивой с серебристым узором, который на самом деле – металлическое сечение, чтоб дергался по-меньше, чтоб полет – максимум до крыши дома, где горизонта не видно еще: только трубы, антенны, провода и веревки с бельем – бытовая символика домашнего уюта… И ведь не развяжешь тебя, моего желания тут мало. Все так и будет, пока ты с отчаянием утопающего хватаешься за эту бечевку, как будто она гарант стабильности и незыблемости; пока в подрезанных соколиных крыльях ты видишь не застой, а дом. Дом… слово красивое, возвышенное, осмысленное. А вот у нас на кухне собираются обычно бездомные. Один я, кот, чего стою: гуляю сам по себе. И кто придумал эту чушь, что коты привязываются к месту? Сколько место не меняй, а от тебя мне, брат мой Тьелкормо, маркиз Эр При, Квэтран… Вовка уже не отрваться. Моя бечевка, кажется, не милосерднее твоей…»
Алекс недовольно, упрямо, разгоняя бред и наваждение последней пары минут, встряхнул головой, раздраженно затушил окурок. Протянутая рука помедлила между пачкой сигарет и гитарой. Пускай будет музыка, так проще сказать все и промолчать одновременно, не задуматься, но осознать и высказаться. Из семи нот сложить можно больше, чем из тридцати трех букв.
Сквознячки замерли на струнах, прислушиваясь. Новый Хексберг так и не обзавелся нечистью. Для черных теней, кошек-невидимок, серых крылатых тварюшек и рояльчегов здесь слишком холодно и необжито. А как иначе, если двери в комнаты всегда наглухо закрыты, разговоры между всеми сводятся к формам вежливости и обсуждению обще-бытового, а на кухне неприятно настолько, что не хочется даже порядок наводить? Только они с Мариэлем по-прежнему и треплются до рассвета и блядских птичек за окном, да иногда присоединяется Вовка. Но этому составу полуночников – что холод, что жара, что Мельковская, что переулок Красный, что дача на Шарташе. Разница будет разве что в местоположении пепельницы и философствующих тушек.
Часы на микроволновке сообщили, что недавно начавшееся утро плавно перетекло в ранний вечер, в коридоре заскрежетал замок. Чеширский мгновенно приготовил все варианты приветствия. Вежливая улыбка – Воле, смесь беззлобной насмешки и снисхождения – Виконту, спокойное тепло – Маське (которая, кстати, обычно звонит, а не открывает дверь), ехидство и концептуализм – Мариэлю (которому, кстати, периодически позволяется самому задавать тон). Пришедшими оказались Виконт и сопровождающий его Хаффлпафф, а это означало много смеха, шума и гона в лучших традициях безумного чаепития. Чеширский к такому морально готов в данный момент не был, поэтому счел за лучшее похватать все самое ценное: телефон, ключи, сигареты, деньги – и гордо удалиться в направлении неизвестности, которая его кошачьей душе была дорога и приятна.
Неизвестность началась темнотой подъезда, а закончилась обнаружением себя на остановке «Кино Урал». Взгляд искал в солнечной пыли Свердлова автобус за номером один, а сознание пыталось выяснить у остальных частей сущности, что же она, сущность, то есть он, в смысле Чеширский делает на этой самой остановке. Откуда-то, никак из Заката, вылез кардинал Сильвестр и начал методично, логично и обоснованно доказывать бессмысленность производимых действий. Чеширский Кот послушал, послушал еще немного… послал всех к чертям и запрыгнул в открывшуюся перед самым носом дверь «первого» автобуса. «Разберемся по обстоятельствам» – это тоже метод.
Ну, вот он, тот самый час дороги, который придется уделить размышлениям о том, о чем не надо. Кардинал Сильвестр в голове требует разложить все четко и по пунктам. Наверное, и правда, стоит6 окажется в конечном счете, что все совсем не так страшно, а очень просто и понятно и панику наводить не с чего.
Первым вестником нынешнего состояния «куды бечь?» стал тот факт, что в отсутствие Вовки было серо и тоскливо. Никто кроме него не умел с утра правильно сказать «Чешир, вставай, кофе готов…», никто не умел так искренне и светло улыбаться просто тому факту, что ты входишь на кухню… А, может, оно началось раньше, когда эльфийско-ролевое «Квэтран» сменилось простым и понятным «Вовка». А как с ним иначе? Он живой и настоящий, не пафосно-возвышенный, длинноухий и бессмертный, а очень родной, иногда несуразный и забавный, иногда до болезненного красивый, вдохновленный, полный энтузиазма или уставший, сонный, но – всегда настоящий, в отличие от прячущегося за масками и образами ролевичья, пытающегося себя приукрасить или вообще сделать не собой. От масок временами тошнило, а у Вовки их не было.
У Вовки была его болевая интуиция. Чеширский усмехнулся, проводив взглядом зеленый сквер на Ленина. Ну да, соционика зло, но как она удачно объясняет то, что об этом чуде природы тянет заботиться, указывать ему на встречные грабли и – Создатель, Эру, Аллах, кто угодно! – как тянет разрезать его серебристую бечевку, чтоб грабли он просто перелетал, а не трепыхался у земли., врезаясь в них раз за разом. Мысли снова вернулись в ставшую с утра привычной колею.
Мда, на слэшный фанфик мыслей вполне набирается. Это все Мариэль с его нездоровыми увлечениями, а нормальные люди потом страдают и ищут в подсознании скрытые мотивы. Ехидный голосок из вышеупомянутого сознания прошипел: «Но ведь едешь же ты к нему на край города в семь часов вечера, сам толком не понимая, зачем…» Чеширский закатил глаза, очень хотелось ответить подсознанию пинком, но это было физически трудно осуществимо.
А колеса автобуса продолжали с неслышным хрустом отсчитывать песчинки асфальта на дороге. Как сценки в театре, сменяли друг друга улицы, дома и люди, по случаю тепла одетые в яркие тряпки. Редкие облака бродили высоко и на землю не смотрели, а окрестные кошки были увлечены окончанием весны. Философские банальности утверждают, что легче всего ощутить себя одиноким в толпе. Чеширский вздохнул и завесил уши плеером, чтоб не слышать восторженно-писклявых голосов, обсуждающих некоего Димочку. Танцующий апостол Алексу отчего-то показался более привлекательным информационным спутником на эту поездку.
В крапивинском пейзаже доцветали одуванчики, превращаясь в пушистые полупрозрачные шарики. От легко ветерка, гуляющего на улице – на свободе – шарики стремительно лысели, и некоторые самые глупые пушинки залетали в распахнутые окна девятого отделения психиатрической больницы. Глупые! Квэтран, с радостью согласился бы с ними поменяться местами. Нет, все ясно, чтобы получить мед. отвод от армии надо здесь отлежать какое-то время, но… Душа странника тянула в полет за этими невесомыми пушинками или хотя бы просто на велосипеде по дороге вперед, чтоб ветер в лицо и чтоб кроме дороги ничего: ни проблем, ни расшатанных нервов, ни ссор, ни бюрократии этой… Суровая реальность же предлагала только больничную кровать и книги с коммуникатора, и от этого хотелось сумасшедшей бабочкой биться о стены, надеясь не то их сломать, не то самому разбиться. В больнице было душно и затхло, беленые коридоры напоминали что-то постапокалиптическое, калитка во дворике казалась чем-то желанно-недосягаемым, а изредка навещающие друзья – вестниками из иного мира. Локальный ад обещал тянуться еще пару недель, «Ведьмак» и «Барраяр» закончились, а наведаться в гости сегодня никто, видимо. Так и не собрался.
Квэтран вяло потыкал по кнопкам коммуникатора, чудо техники так же вяло пропищало что-то неодобрительное, подмигнув индикатором заряда. Единственного товарища по несчастью пришлось воткнуть в сеть и на короткое время оставить в покое.
Сложно было пару месяцев назад представить, что Хексберг, казавшийся странным, неправильным и непонятным, но от этого не менее интересным, станет таким родным и насущно необходимым. Сложно было вообразить, что, глядя из окна во двор, глазами выискивать он будет не русо-золотистую головку с косой, а отмывающиеся от черной краски волосы и массивную фигуру… Последнюю мысль Квэтран поймал за хвост, рассмотрел и растерянно вздохнул. Что за безобразие водится в голове! И мало что водится, так и выселяться на дальние рубежи мозга не хочет, капризничает и надоедает назойливым скулежом. А что ж делать, если с ним проще и как-то правильнее? Все сразу как будто становится на свои места, и крылья за спиной, те самые, о которых любят говорить романтики и поэты, не тянут к земле мертвым грузом, а норовят расправиться и понести куда-то быстрее, чем велосипедные колеса? Правильно говорит Чешир, в Хексберг год – за пять, вот и строится в короткие сроки тесная дружба, да и привычка видеться каждый вечер о себе напоминает… Поэтому теперь в больнице как-то особенно тоскливо после шумной квартиры, перекрестка путей и миров.
- И что с того, что уже половина девятого? – долетел с горстью одуванчиковых пушинок из окна знакомый голос. – Доктор нам разрешил его в любое время навещать…
«Чешир!» - и плевать, что неприемные часы, ему с утра будет выговор и посетителей не пустят еще очень долго. Вниз по лестнице Квэтран рванулся, не думая ни о чем кроме того, что этим вечером не останется один на один с коммуникатором.
- Больной, вернитесь в палату немедленно! – возмутилась его поведением дежурная сестра. – Вы нарушаете режим!
- Да… - Квэтран чуть не взорвался монологом о том, как его достала эта больница, режим, комендантский час и все остальное, но все-таки сдержался. – Можно я выйду, на пять минут, пожалуйста?
Сестра тоскливо вздохнула.
- А мне, молодой человек, потом за Вас отвечать…
- Да ничего со мной не случится! Мы вот здесь, на лавочке будем…
- Ладно уж, - женщина в белом халате огляделась как-то воровато и строго поджала губы: - но только на пять минут. Хоть бы оделись… - добавила она, уходя, окинув неодобрительным взглядом голый торс Квэтрана.
- Фиговый листик бы подвесил, мы же тебе давно советуем! – ехидно откомментировали из-за двери.
- Чешир! – он пулей вылетел из духоты больничного коридора в прохладный синевато-вечерний воздух, где тут же и был пойман в крепкие объятия.
- Вовка-Вовка, что ж ты делаешь-то… - привычно вздохнул Алекс, потрепав его по плечу. – Да и я хорош… Все мы тут ма-ла-дцы.
Сквозняки играли с одуванчиками в салочки где-то на высоте второго этажа. Эти двое отведенные им пять минут, как и обещали, сидели на лавочке, курили и, что удивительно, почти не разговаривали. Разве что о мелочах, больше было и не надо. На пять минут, выделенные строгой медсестрой, мир во дворике психбольницы на Сибирском тракте замкнулся переплетением двух сущностей: бездомный и возвращающийся домой, Кот и Странник. У Кота была его улыбка, а у странника за спиной трепыхались, вырываясь из плена изящной, тонко сплетенной бечевки помятые картонные крылья с детскими рисунками, обрывками стихов и кляксами на желтоватой поверхности.
«Вовка-Вовка, что ж ты делаешь-то?» - вздохнул Кот, отставляя ненадолго гитару и дотягиваясь до золотистой пачки Marlboro. Ни сам Вовка, ни уж тем паче Мироздание до ответа не снизошли. Второму, наверное, просто было все равно, а первый сейчас ответить не мог по абсолютно реальным, материальным и совсем неметафизическим причинам. Вышеозначенный Вовка лежал в психбольнице на Сибирском тракте и доступен становился по выходным и в приемные часы. Приемные часы, конечно, наступали с прибытием посещающих, потенциальных клиентов очаровательного заведения, расположившегося среди крапивинских пейзажей, но ехать одному Чеширу не хотелось совершенно. Дорога туда – час. Дорога обратно – час. И все эти два часа, если никто не будет отвлекать трепом о проблемах высоких сфер, будут заняты мыслями, которым место все больше в ночном гоне или в каком-нибудь дешевом фанфике… Мысли свои Алекс умел… нет, не контролировать – осознавать. Вот такая вот забавная функция была у его сознания. Очень полезно, к слову, понимать, что и почему ты думаешь. С конкретно этими не прошеными мыслями было сложнее. На вопрос «что?» ответ был прост и однозначен, а вот вопрос «почему?» сознание деликатно предпочитало обходить. Очень, очень хотелось верить, что просто по лености кошачьей, а не во имя сохранности нервов и рассудка.
«Что ж ты делаешь, Вовка? Ведь не глупый же парень, красивый, талантливый… Прибегая к ночной символике, крылья у тебя в размахе ничуть не уже моих. И зачем ты их позволяешь связывать бечевкой, тонкой, красивой с серебристым узором, который на самом деле – металлическое сечение, чтоб дергался по-меньше, чтоб полет – максимум до крыши дома, где горизонта не видно еще: только трубы, антенны, провода и веревки с бельем – бытовая символика домашнего уюта… И ведь не развяжешь тебя, моего желания тут мало. Все так и будет, пока ты с отчаянием утопающего хватаешься за эту бечевку, как будто она гарант стабильности и незыблемости; пока в подрезанных соколиных крыльях ты видишь не застой, а дом. Дом… слово красивое, возвышенное, осмысленное. А вот у нас на кухне собираются обычно бездомные. Один я, кот, чего стою: гуляю сам по себе. И кто придумал эту чушь, что коты привязываются к месту? Сколько место не меняй, а от тебя мне, брат мой Тьелкормо, маркиз Эр При, Квэтран… Вовка уже не отрваться. Моя бечевка, кажется, не милосерднее твоей…»
Алекс недовольно, упрямо, разгоняя бред и наваждение последней пары минут, встряхнул головой, раздраженно затушил окурок. Протянутая рука помедлила между пачкой сигарет и гитарой. Пускай будет музыка, так проще сказать все и промолчать одновременно, не задуматься, но осознать и высказаться. Из семи нот сложить можно больше, чем из тридцати трех букв.
Сквознячки замерли на струнах, прислушиваясь. Новый Хексберг так и не обзавелся нечистью. Для черных теней, кошек-невидимок, серых крылатых тварюшек и рояльчегов здесь слишком холодно и необжито. А как иначе, если двери в комнаты всегда наглухо закрыты, разговоры между всеми сводятся к формам вежливости и обсуждению обще-бытового, а на кухне неприятно настолько, что не хочется даже порядок наводить? Только они с Мариэлем по-прежнему и треплются до рассвета и блядских птичек за окном, да иногда присоединяется Вовка. Но этому составу полуночников – что холод, что жара, что Мельковская, что переулок Красный, что дача на Шарташе. Разница будет разве что в местоположении пепельницы и философствующих тушек.
Часы на микроволновке сообщили, что недавно начавшееся утро плавно перетекло в ранний вечер, в коридоре заскрежетал замок. Чеширский мгновенно приготовил все варианты приветствия. Вежливая улыбка – Воле, смесь беззлобной насмешки и снисхождения – Виконту, спокойное тепло – Маське (которая, кстати, обычно звонит, а не открывает дверь), ехидство и концептуализм – Мариэлю (которому, кстати, периодически позволяется самому задавать тон). Пришедшими оказались Виконт и сопровождающий его Хаффлпафф, а это означало много смеха, шума и гона в лучших традициях безумного чаепития. Чеширский к такому морально готов в данный момент не был, поэтому счел за лучшее похватать все самое ценное: телефон, ключи, сигареты, деньги – и гордо удалиться в направлении неизвестности, которая его кошачьей душе была дорога и приятна.
Неизвестность началась темнотой подъезда, а закончилась обнаружением себя на остановке «Кино Урал». Взгляд искал в солнечной пыли Свердлова автобус за номером один, а сознание пыталось выяснить у остальных частей сущности, что же она, сущность, то есть он, в смысле Чеширский делает на этой самой остановке. Откуда-то, никак из Заката, вылез кардинал Сильвестр и начал методично, логично и обоснованно доказывать бессмысленность производимых действий. Чеширский Кот послушал, послушал еще немного… послал всех к чертям и запрыгнул в открывшуюся перед самым носом дверь «первого» автобуса. «Разберемся по обстоятельствам» – это тоже метод.
Ну, вот он, тот самый час дороги, который придется уделить размышлениям о том, о чем не надо. Кардинал Сильвестр в голове требует разложить все четко и по пунктам. Наверное, и правда, стоит6 окажется в конечном счете, что все совсем не так страшно, а очень просто и понятно и панику наводить не с чего.
Первым вестником нынешнего состояния «куды бечь?» стал тот факт, что в отсутствие Вовки было серо и тоскливо. Никто кроме него не умел с утра правильно сказать «Чешир, вставай, кофе готов…», никто не умел так искренне и светло улыбаться просто тому факту, что ты входишь на кухню… А, может, оно началось раньше, когда эльфийско-ролевое «Квэтран» сменилось простым и понятным «Вовка». А как с ним иначе? Он живой и настоящий, не пафосно-возвышенный, длинноухий и бессмертный, а очень родной, иногда несуразный и забавный, иногда до болезненного красивый, вдохновленный, полный энтузиазма или уставший, сонный, но – всегда настоящий, в отличие от прячущегося за масками и образами ролевичья, пытающегося себя приукрасить или вообще сделать не собой. От масок временами тошнило, а у Вовки их не было.
У Вовки была его болевая интуиция. Чеширский усмехнулся, проводив взглядом зеленый сквер на Ленина. Ну да, соционика зло, но как она удачно объясняет то, что об этом чуде природы тянет заботиться, указывать ему на встречные грабли и – Создатель, Эру, Аллах, кто угодно! – как тянет разрезать его серебристую бечевку, чтоб грабли он просто перелетал, а не трепыхался у земли., врезаясь в них раз за разом. Мысли снова вернулись в ставшую с утра привычной колею.
Мда, на слэшный фанфик мыслей вполне набирается. Это все Мариэль с его нездоровыми увлечениями, а нормальные люди потом страдают и ищут в подсознании скрытые мотивы. Ехидный голосок из вышеупомянутого сознания прошипел: «Но ведь едешь же ты к нему на край города в семь часов вечера, сам толком не понимая, зачем…» Чеширский закатил глаза, очень хотелось ответить подсознанию пинком, но это было физически трудно осуществимо.
А колеса автобуса продолжали с неслышным хрустом отсчитывать песчинки асфальта на дороге. Как сценки в театре, сменяли друг друга улицы, дома и люди, по случаю тепла одетые в яркие тряпки. Редкие облака бродили высоко и на землю не смотрели, а окрестные кошки были увлечены окончанием весны. Философские банальности утверждают, что легче всего ощутить себя одиноким в толпе. Чеширский вздохнул и завесил уши плеером, чтоб не слышать восторженно-писклявых голосов, обсуждающих некоего Димочку. Танцующий апостол Алексу отчего-то показался более привлекательным информационным спутником на эту поездку.
В крапивинском пейзаже доцветали одуванчики, превращаясь в пушистые полупрозрачные шарики. От легко ветерка, гуляющего на улице – на свободе – шарики стремительно лысели, и некоторые самые глупые пушинки залетали в распахнутые окна девятого отделения психиатрической больницы. Глупые! Квэтран, с радостью согласился бы с ними поменяться местами. Нет, все ясно, чтобы получить мед. отвод от армии надо здесь отлежать какое-то время, но… Душа странника тянула в полет за этими невесомыми пушинками или хотя бы просто на велосипеде по дороге вперед, чтоб ветер в лицо и чтоб кроме дороги ничего: ни проблем, ни расшатанных нервов, ни ссор, ни бюрократии этой… Суровая реальность же предлагала только больничную кровать и книги с коммуникатора, и от этого хотелось сумасшедшей бабочкой биться о стены, надеясь не то их сломать, не то самому разбиться. В больнице было душно и затхло, беленые коридоры напоминали что-то постапокалиптическое, калитка во дворике казалась чем-то желанно-недосягаемым, а изредка навещающие друзья – вестниками из иного мира. Локальный ад обещал тянуться еще пару недель, «Ведьмак» и «Барраяр» закончились, а наведаться в гости сегодня никто, видимо. Так и не собрался.
Квэтран вяло потыкал по кнопкам коммуникатора, чудо техники так же вяло пропищало что-то неодобрительное, подмигнув индикатором заряда. Единственного товарища по несчастью пришлось воткнуть в сеть и на короткое время оставить в покое.
Сложно было пару месяцев назад представить, что Хексберг, казавшийся странным, неправильным и непонятным, но от этого не менее интересным, станет таким родным и насущно необходимым. Сложно было вообразить, что, глядя из окна во двор, глазами выискивать он будет не русо-золотистую головку с косой, а отмывающиеся от черной краски волосы и массивную фигуру… Последнюю мысль Квэтран поймал за хвост, рассмотрел и растерянно вздохнул. Что за безобразие водится в голове! И мало что водится, так и выселяться на дальние рубежи мозга не хочет, капризничает и надоедает назойливым скулежом. А что ж делать, если с ним проще и как-то правильнее? Все сразу как будто становится на свои места, и крылья за спиной, те самые, о которых любят говорить романтики и поэты, не тянут к земле мертвым грузом, а норовят расправиться и понести куда-то быстрее, чем велосипедные колеса? Правильно говорит Чешир, в Хексберг год – за пять, вот и строится в короткие сроки тесная дружба, да и привычка видеться каждый вечер о себе напоминает… Поэтому теперь в больнице как-то особенно тоскливо после шумной квартиры, перекрестка путей и миров.
- И что с того, что уже половина девятого? – долетел с горстью одуванчиковых пушинок из окна знакомый голос. – Доктор нам разрешил его в любое время навещать…
«Чешир!» - и плевать, что неприемные часы, ему с утра будет выговор и посетителей не пустят еще очень долго. Вниз по лестнице Квэтран рванулся, не думая ни о чем кроме того, что этим вечером не останется один на один с коммуникатором.
- Больной, вернитесь в палату немедленно! – возмутилась его поведением дежурная сестра. – Вы нарушаете режим!
- Да… - Квэтран чуть не взорвался монологом о том, как его достала эта больница, режим, комендантский час и все остальное, но все-таки сдержался. – Можно я выйду, на пять минут, пожалуйста?
Сестра тоскливо вздохнула.
- А мне, молодой человек, потом за Вас отвечать…
- Да ничего со мной не случится! Мы вот здесь, на лавочке будем…
- Ладно уж, - женщина в белом халате огляделась как-то воровато и строго поджала губы: - но только на пять минут. Хоть бы оделись… - добавила она, уходя, окинув неодобрительным взглядом голый торс Квэтрана.
- Фиговый листик бы подвесил, мы же тебе давно советуем! – ехидно откомментировали из-за двери.
- Чешир! – он пулей вылетел из духоты больничного коридора в прохладный синевато-вечерний воздух, где тут же и был пойман в крепкие объятия.
- Вовка-Вовка, что ж ты делаешь-то… - привычно вздохнул Алекс, потрепав его по плечу. – Да и я хорош… Все мы тут ма-ла-дцы.
Сквозняки играли с одуванчиками в салочки где-то на высоте второго этажа. Эти двое отведенные им пять минут, как и обещали, сидели на лавочке, курили и, что удивительно, почти не разговаривали. Разве что о мелочах, больше было и не надо. На пять минут, выделенные строгой медсестрой, мир во дворике психбольницы на Сибирском тракте замкнулся переплетением двух сущностей: бездомный и возвращающийся домой, Кот и Странник. У Кота была его улыбка, а у странника за спиной трепыхались, вырываясь из плена изящной, тонко сплетенной бечевки помятые картонные крылья с детскими рисунками, обрывками стихов и кляксами на желтоватой поверхности.
-
-
29.07.2008 в 16:21-
-
29.07.2008 в 16:24-
-
29.07.2008 в 16:29-
-
29.07.2008 в 16:51То есть, трое.
Зойка, Нинка и я.
-
-
29.07.2008 в 17:13-
-
29.07.2008 в 17:22-
-
29.07.2008 в 17:42-
-
29.07.2008 в 20:23Виконт Сэ анологично
Старый, полумёртвый, но добрый дедушка Кшиштоф при желании можем и на БИС)
~Tigra~ а мы знаем))) Нам Нинк все рассказала уже...
МэТ давай, видимо до завтра)
Тилле мря.... Ты то же)
-
-
29.07.2008 в 21:37-
-
29.07.2008 в 22:11-
-
30.07.2008 в 07:57Злобные и тупые уроды!!! )))))))))))))))))
-
-
30.07.2008 в 10:07Это тру.
Даже слишком.
-
-
30.07.2008 в 11:53-
-
30.07.2008 в 12:59-
-
30.07.2008 в 13:01Да, хорошый слеш... хоть я и не слешер...
-
-
30.07.2008 в 13:03-
-
30.07.2008 в 13:09ВАУ!!
-
-
30.07.2008 в 19:15Да. Та же мысль была.
-
-
31.07.2008 в 00:08А что, там есть еще и неправда? О_о
-
-
31.07.2008 в 00:58-
-
31.07.2008 в 08:38-
-
31.07.2008 в 16:48