Свет очей моих
Trush втянула меня в очаровательный блудняк. Это значит, что ближайшие пять дней в добровольно-приказном порядке я буду постить стихи и давать какие-то комментарии по этому поводу.
День первыйКажется три года назад я неожиданно для себя стал частью этого текста, местами причиной, местами следствием. За окном был звенящий февраль, мы были бедными и веселыми, репетировали на кухне, стучали по клавишам, на последние деньги покупали дешманское вино в пакетах и разбавляли его водой. И море, и Гомер - все двигалось любовью прямо на наших изумленных глазах. Кого же слушать мне?.. Настя Саркисян. Дорога в Монсальват.
Сентябрь память плавит в горне:
гимн, города, и голоса.
И солнце затыкает горло
песочным медленным часам…
Их всех галактик Галахада
я жаждал той, где спит тоска,
и где Доверие к ограде
выводит дивные войска.
Но маг, что раскрывал объятья,
мне под лопатку нож воткнул.
А рыцарь, говоривший: «Братья…»
ушел в задуманный загул.
Брюнеты брали, что хотели –
в веках бренчит их баловство,
блондины бравые при деле
блистали в мареве костров,
седые – шили капюшоны,
чтобы не видеть этот мир.
О, Боже, много приглашенных,
Но мало избранных на пир.
Мне в детстве бреши и беруши
уравновешивали быт.
Как Августин я спиздил груши,
и не бывал за это бит.
Как Петр, я трижды отрекался,
и был Ключами наделен.
Я так хотел быть францисканцем,
но звался – Франсуа Вийон.
Я говорил о Галатее,
бухая в тамбуре с бомжом,
и – ad majiorem gloriam Dei –
был для него лишь витражом….
Меня отправили в Освенцим,
но оказалось – Монсальват:
там только от избытка сердца
уста поют и говорят.
…………………………………
Из всех ловушек Ланцелота
не избежал я той одной,
где Ревность линию полета
уводит к горизонту, но….
…Меня Сентябрь облачает
в крылатый солнечный доспех,
что исцеляет все печали
и запечатывает грех,
что позволяет прикоснуться
к чужой любви, не изломав
своей души – и это чувство
обрел, персты вложив, Фома!
………………………………………..
Актер учил меня жить в маске,
а лазить по карманам – вор,
философ-мистик – быть бесстрастным,
так почему я до сих пор
всегда прислушиваюсь к стуку,
и вскидываюсь на свист?
…И, как твоя ладонь, мне в руку
Ложится пятипалый лист. День второйМы шли по знакам. Видимость была практически нулевой, на нас не было уже ни клочка сухой одежды, огромные молнии заполняли собой темное плотное небо. Близость реальной смерти отключает страх и включает азарт и литературу. Наверное тогда я понял смысл формулировки "неистово молиться". Мы спустились и были рады этому как дети. А когда все кончилось, оставались только они.Осип Мандельштам. Бессонница. Гомер. Тугие паруса.Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
День третий.По следам вчерашней беседы.
- Это Вам от депрессии, это - головной боли, это - от боли в спине...
- Доктор, а у Вас есть что-нибудь кроме виски?...Любовь и бедность навсегда,
Сказал Франциск Ассизский.
Любовь и бедность навсегда -
А вместе с ними виски.
Творец и разум навсегда,
Сказал Фома Аквинский.
Творец и разум навсегда -
А вместе с ними виски.
Какон и вера навсегда, -
Сказал нам Папа Римский.
Какон и вера навсегда,
А вместе с ними виски.
Блажен, кто отдал жизнь борьбе, -
Сказал поэт английский.
Блажен, кто отдал жизнь борьбе
Но лучше б, выпил виски.(с) Лора
День четвертыйУ моей матери был друг. Друг погиб в 81 - не выдержало сердце в африканском климате. Он преподавал детишкам в Конго биологию. Удивительный опыт: насколько память людей о человеке делает его живым - Саша умер за 8 лет до моего рождения, а я отчетливо переживаю знакомство с этим человеком через его родственников и друзей. Они собираются каждый год на протяжении вот уже тридцати с небольшим лет, смотрят фотографии, слушают Высоцкого (Саша очень любил Высоцкого) и читают его любимые стихи. Моя мама всегда читалаА. Блок. Скифы
Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно.
Владимир Соловьев
Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы,
С раскосыми и жадными очами!
Для вас - века, для нас - единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома' лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона, и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот - срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет - не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия - Сфинкс! Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
Мы любим всё - и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё - и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним всё - парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы
И усмирять рабынь строптивых...
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно - старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем - братья!
А если нет - нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века - вас будет проклинать
Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы - отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
В последний раз - опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
День пятыйПосле перерыва на выходные надо закончить мучать френдленту стихами.
В финале будет Иосиф "наше все" Бродский. Потому что Рим, и потому что "взгляд, конечно, очень варварский, но верный"Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
*
Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
*
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
*
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
*
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
*
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
*
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
*
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
*
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.